nptm.ru

[Алекс 44]

Ты сердце мне зажгла -
спасибо и на этом,
два белые крыла
сложив над парапетом
как ангел дремлешь ты
и грезишь новой верой
сменяются черты
богини, то химеры;
изгиб парчовых риз,
в воздушных струях лица,
и синеокий сфинкс
из глаз твоих лучится,
загадку разреша,
ты дремлешь в храме белом,
проснись, моя душа!
ведь нам пора за дело,
услышь меня скорей,
взлети навстречу Солнцу,
о прошлом не жалей,
оно еще вернется
преобразившись вновь
рассветным блеском новым,
проснись, моя любовь,
открой мне тайну слова!

[Алекс 44]

Восстав из бездны
позабытых лет
и выступив на свет из рамы темной,
мне строго улыбается портрет,
в смущенье он взирает благосклонно,
убора романтический мотив
и гордый взгляд,
смотрящий исподлобья,
прекрасных губ застенчивый извив
переполняет трепетной любовью,
немного лиц подобных на земле
кисть мастеров потомкам сохранила,
овал лица и гемма на челе, -
таинственно-пленительная сила, -
от этих глаз мне взгляд не оторвать;
из глубины раскрывшихся столетий
мне облик Вечной Женственности светит -
жена, сестра, любовница и мать,
сокрыты в Ней богиня и химера,
ночная нега, откровенье дня,
вот так бы посмотрела на меня,
проснувшись, тицианова Венера.

[Алекс 44]

Усталость застилает мне глаза,
суставы рук и ног набиты ватой,
вот старость - неизбежная расплата
за все, что не воротится назад;
задумчиво перебираю струны,
и лица выступают предо мной,
то дряхлы, то неповторимо юны
они плывут как птичий клин весной,

КАК ТРУДЕН ПУТЬ ОДНОЙ ДУШИ К ДРУГОЙ!
на фоне мрака тают блики света,
разглаживая легкие морщины,

не рвется сердце на две половины,
но снова выступает облик твой
из ясных черт старинного портрета.

Как труден путь одной души к другой!

[Алекс 44]

Остаток дней - нелегкая обуза,
ведь жизнь меня давно не веселит,
не радуют ни женщины, ни Музы -
их шепот неразборчиво звучит.
Мою сивиллу я сто лет не вижу
хотя прошло не больше двух недель,
ее портрет то дальше мне, то ближе,
он как икона смотрит мне в постель,
смущают сны нелепые все чаще,
толпятся в них умершие друзья,
и незнакомки в масках посещают,
душа блуждает в сумеречной чаще
и выбраться оттуда ей нельзя;
то вырвется, то снова увязает…

[Алекс 44]

Какой-то странный, одичалый год:
встречаю тех, кого давно не видел,
то гроб несу, а то иду в народ,
мирюсь с любым, кого всерьез обидел,

то пьяная казацкая гульба,
мороз под сорок, все не слава Богу,
то снова подставляет мне судьба
опасную и дальнюю дорогу…

Любезный друг, где нынче ты паришь?
Над кем витаешь белою сестрою?
Валькирией, быть может, и за мною
ты вскоре ненароком прилетишь,

приподнимая, на руки возьмешь,
лебяжий перст мои глаза закроет,
и в облака взмывая, унесешь,
хоть я того нисколечко не стою,

хребтов и гор распахнуто кольцо,
меня ты понесешь к своей вершине,
так светлый луч, ползущий по картине
внезапно освещает нам лицо…

[Алекс 44]

Огромный мир опять как будто тесен,
в твой быт я прорываюсь всем назло,
боишься ты стихов моих и песен,
ах, как бы что-то не произошло…

Сижу с бомжом в обшарпанном подъезде,
в оцепененье ожидаю дня,
наступит утро
оба мы уедем,
но ты уже давно не ждешь меня.

Ступаю я по тонкой половице,
на тонкий лед я снова выхожу,
друзья, родные дружной вереницей
вредят очередному виражу;
им хочется, чтоб я скорее сгинул,
исчез и не маячил на глазах,
им хочется, чтоб дух меня покинул,
чтоб правили растерянность и страх,

но длинной чередой - друзья былые -
встают за мной умершие из тьмы,
и голоса их вечно молодые
твердят: «Вперед!
Тебя поддержим мы!»
6.3.6

[Алекс 44]

Портрет

Мелькают выцветшие лики,
блуждают тени по стене,
а я в привычной тишине
листаю дорогие книги.

Они - не антиквариат,
они навек запали в душу,
никто их не возьмет назад,
ее святыни не наруша,
душа витает по строкам,
сливается с душой поэта,
и нежно смотрят по ночам
в мои глаза - глаза портрета.
Суровой флорентийки взор
на миг смягчается и тает,
душа как птица улетает
в адриатический простор,
сквозь дым столетий проникает,
и слышит отдаленный хор,
плеск моря, гомон белых чаек,
себя не в силах превозмочь,
и аромат лимонных рощ
как пищу райскую вкушает…
Святое прошлое волнуя,
спешишь ты будущему вслед,
и не пойму, кого люблю я:
тебя, иль только твой портрет…

[Алекс 44]

Кто же ты,
Анитра или Сольвейг?
что тебе на жизни довелось?
почему так много снега в поле
вороных,
горячечных волос?
Кто же ты,
измена или нежность,
что не выставляют напоказ?
Знаю я, ты можешь и зарезать
лезвиём своих цыганских глаз,
что ж, зарежь,
мне этот нож не страшен,
только не жалей и не клянись;
я и сам хотел с высоких башен
оступиться и сорваться вниз,
слишком стар,
чтоб тешится игрою,
чтобы быть бесстрастным - слишком юн,
вот таким стою я пред тобою,
бесшабашный,
скаредный Пэр Гюнт,
юность горячит коня удачи,
старость понукает клячу дней,
это и не может быть иначе,
только есть ли что-нибудь больней?
эта одурь беспробудней пьянства,
это голос Вия - "не гляди",
только ч и с т о т а и п о с т о я н с т в о
обещают встречу впереди,
а теперь - цыганское гаданье,
ворожба заснеженного дня,
чей же ты, мятежный сын изгнанья,
мой ли, и полюбишь ли меня?
1976

[Алекс 44]

В который раз
заходит Солнце
и умирает за окном,
в ночное небо окунется
мой девятиэтажный дом,
поток машин,
скупая зелень,
утонут в сумеречной мгле,
чужие окна
еле-еле
светить мне будут на земле,
день занавешен покрывалом,
он тонет в вечной череде,
и только память удержала
его, как отблеск на воде,
но и она недолго будет
хранить случайные черты,
уходят дни,
уходят люди,
когда-нибудь уйдешь и ты,
и, растворяясь в пустоте,
все дни свои увидишь снова,
но, неподвластные мечте,
они предстанут по иному,
пределом внешней суеты
их дверь
таинственно замкнется,
но только верь!
вернешься ты,
как вслед за ночью
всходит Солнце!

[Алекс 44]

Перебираю я в тиши
стихи заветные из книги;
твои сонеты хороши,
все повседневные вериги

они легко снимают с нас
и за пределы ощущений
уводят в полуночный час
в страну любви и откровений,

в тот мир величья и борьбы,
восторга, страсти и искусства,
где под покровами судьбы
цветут возвышенные чувства,

т ы вихрем мчишься по следам
венецианских дожей, карлов,
влюбленных и прекрасных дам,
могучих рыцарей и ярлов,

невольно увлекает нас
давно иссякнувшая эра,
в ней скрыта чувственность, подчас
стремительней, чем у Бодлера,

но эта жизнь давно прошла,
она - всего лишь тень былого,
не возбуждаясь от живого,
ты мертвым душу отдала…

Чья тень окутала твой слух?
Тень из прекрасного далека:
в ней - Ренессанса гордый дух
и блеск Серебряного века…

Дела давно минувших лет
лишь настоящее рассудит,
и твой таинственный портрет
во мне воспоминанья будит,

ты о прошедшем не скорби,
оно уже не повториться;
вернись на землю,
полюби,
и новый мир в тебе родится.

[Алекс 44]

Друг другу мы с тобою не уступим,
Я околдован на десяток лет,
Пока оригинал мне недоступен
В безумье я целую твой портрет.
Прошедшее едва ли мы вернем:
Двенадцать лет минуло, надо статься,
Однажды ты за траурным столом
Вдруг предложила мне поцеловаться.
Опешил я, как будто мне впервой,
И как Онегин в пушкинском романе,
Как «главный положительный герой»
Прочел при всех мораль своей Татьяне.
И вот теперь, через двенадцать лет,
Как будто жизнь моя еще в начале,
Я как живой целую твой портрет,
Мечтая о самом оригинале...

[Алекс 44]

Усталость валит в мятую постель,
как сноп подрезан, я лежу недвижно,
передо мной лесная карусель,
то зверобой, то пятна желтой пижмы,
пурпур кипрея, звезды васильков,
мелькают перед помраченным взором,
то стайки светло-синих мотыльков,
то мхи, то земляничные узоры,
то блики солнца в шелесте берез,
то медленная рябь на водной глади,
там голубые крылышки стрекоз
и шествия лягушек на параде,
их головы из-под воды торчат,
вдыхая как вино весенний воздух,
о чем они восторженно кричат,
зачем застыли в судорожных позах?
что шепчет им нагретая вода,
какую нам наквакают погоду?
Под теплой сенью Матери-природы
в воде зажжется первая звезда,
засеребрится месяц в облаках,
и, забывая обо всем на свете,
запутавшись в февральских, легких снах,
я грежу о весне и ясном лете…

Лишь иногда в мой сон приходишь ты
с распущенными в гриву волосами,
и созерцая землю с высоты,
мы вместе пролетаем над лесами…

[Алекс 44]

Соцветья звезд в созвездиях цветов,
твоя гордыня и твое смиренье,
подобье неба, и добыча тленья -
ты смолот жерновами городов,
ты ползаешь по стынущей земле
под ободом империй и соборов,
ты льешься светом в запредельной мгле
по звукоряду планетарных хоров,
спускаешься из снежности высот,
купаешься в безбрежности столетий,
тебя утешат ласточка и крот,
утишат реки и услышат дети,
ступаешь ты как Фауст с черным псом
под бой минут по пыльным тротуарам,
иссякший миг застыл искристым сном,
грядущий миг еще спешит к началу,
и все равно - что завтра, что вчера,
полночи мгла, полудня ли сиянье,
весну ли льют упругие ветра,
иль листья шепчут тайну увяданья,
ты добрый странник неба и земли
и облик твой три мира сопрягает,
твой черный пес купается в пыли,
твой мерный шаг никто не побуждает,
столпы светил плывут над головой,
в ногах - земля вздувает зыбкий парус,
с лохматым черным псом, как некий Фауст
ступаешь ты по пыльной мостовой.

[Алекс 44]

Что за птица в углу забилась,
не найдя окна между стен?
Я с тринадцати лет любил Вас,
господин Фредерик Шопен,
я с тринадцати лет поверил
в неразрывно звенящий хор,
в легкий трепет упругих перьев,
в ля-бемоль-до-диез-мажор,
а когда отступало лето
и закат сгорал на плече,
я в страну полусна и света
уплывал в золотом луче,
бьются весла, крошатся доски,
серебрится поток струи,
но залеплены уши воском
у гребцов черно-красной ладьи,
сладкий голос, звеня, смеется,
квинты ранят острей когтей,
и в безумье у мачты бьется
очарованный Одиссей,
но не надо, не надо биться,
не порвать итакийский кант,
почему Вы похожи на птицу,
почему, господин музыкант?

И если мои руки
Не могут воскресить Вашу музыку,
Пусть же моя душа
Воскресит Вас самих.

[Алекс 44]

Безмерность вер
должны без недоверья
измерить мы,
в бессчетность эр
мы вытечем, как перья
из мер и тьмы,
безгранность сфер
за чувственной оградой -
игра детей,
врагу химер -
безвременье наградой
и град идей,
ум
ритм
и путь
зовут твое сознанье
на бой за мир,
умри и будь,
и будет мирозданье
тобой самим!